Неточные совпадения
«Отдать
землю, ехать
в Сибирь, — блохи, клопы, нечистота… Ну, что ж,
коли надо нести это — понесу». Но, несмотря на всё желание, он не мог вынести этого и сел у открытого окна, любуясь на убегающую тучу и на открывшийся опять месяц.
Опять-таки и то взямши, что никто
в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы
в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей
земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там
в пустыне египетской
в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то
коли так-с,
коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
— Лёгко ли дело! А
коли десятками покупать — и все три рубля отдашь. Сказывают,
в Петербурге лимоны дешевы. У нас икра дешева, а
в Петербурге — апельсины, лимоны. А
в теплых
землях, ну, и совсем они ни по чём.
— Вон у нас Цынский (обер-полициймейстер) только месяц болен был, так студенты Москву чуть с ума не свели! И на улицах, и
в театрах, чуделесят, да и шабаш! На Тверском бульваре ям нарыли, чтоб липки сажать, а они ночью их опять
землей закидали. Вот тебе и республика!
Коли который человек с умом — никогда бунтовать не станет. А вот шематоны да фордыбаки…
— Как же! дам я ему у тетки родной
в мундире ходить! — подхватила тетенька, — ужо по саду бегать будете,
в земле вываляетесь — на что мундирчик похож будет! Вот я тебе кацавейку старую дам, и ходи
в ней на здоровье! а
в праздник к обедне,
коли захочешь, во всем парате
в церковь поедешь!
Вот и собирается тот купец по своим торговым делам за море, за тридевять
земель,
в тридевятое царство,
в тридесятое государство, и говорит он своим любезным дочерям: «Дочери мои милые, дочери мои хорошие, дочери мои пригожие, еду я по своим купецкиим делам за тридевять
земель,
в тридевятое царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли времени проезжу — не ведаю, и наказываю я вам жить без меня честно и смирно; и
коли вы будете жить без меня честно и смирно, то привезу вам такие гостинцы, каких вы сами похочете, и даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне скажете, каких гостинцев вам хочется».
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился
в этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне
в голову, когда я шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали
колья через каждые десять сажен; настоящего же дела, то есть измерения
земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
В этом роде мы еще с четверть часа поговорили, и все настоящего разговора у нас не было. Ничего не поймешь. Хороша ли цена Дерунова? — "знамо хороша,
коли сам дает". Выстоят ли крестьяне, если им
землю продать? — "знамо, выстоят, а може, и не придется выстоять, коли-ежели…"
— Забеги, как из Чемезова
в обратный поедешь! И с крестьянами
коли насчёт
земли не поладишь — только слово шепни — Дерунов купит! Только что уж
в ту пору я пяти тысяч не дам! Ау, брат! Ты с первого слова не взял, а я со второго слова — не дам!
— Да сначала, как уставную-то грамоту писал, перестарался уж очень.
Землю, коя получше, за собой оставил, ан дача-то и вышла у него клочьями. Тоже плут ведь он! думал:"
Коли я около самой ихней околицы
землю отрежу, так им и курицы некуда будет выпустить!" — ан вышло, что курицы-то и завсе у него
в овсе!
— Все, которые грамотные, даже богачи читают, — они, конечно, не у нас берут… Они ведь понимают — крестьяне
землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, — значит, сами и делить ее будут, а уж они так разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, — как же! Из-за чего и
в драку лезть,
коли не из-за этого!
И горе этого дня было, как весь он, особенное, — оно не сгибало голову к
земле, как тупой, оглушающий удар кулака, оно
кололо сердце многими уколами и вызывало
в нем тихий гнев, выпрямляя согнутую спину.
Конечно, сударь, и отец и дед мой, все были люди семьянистые, женатые; стало быть, нет тут греха. Да и бог сказал:"Не добро быти единому человеку". А все-таки какая-нибудь причина тому есть, что писание,
коли порицает какую ни на есть вещь или установление или деяние, не сравнит их с мужем непотребным, а все с девкой жидовкой, с женой скверной. Да и Адам не сам собой
в грехопадение впал, а все через Евву. Оно и выходит, что баба всему будто на
земле злу причина и корень.
В землю вколотили четыре
кола, укрепили на них поперечные жерди и накалили гвоздей.
— Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает роды и подарки приносит. Есть голубец болотный;
коли хочешь идти на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из
земли выдергивать, она стонет и ревет, словно человек, а наденешь на себя, никогда
в воде не утонешь.
— А мне хочется, чтоб все у нас хорошохонько было. Чтоб из него, из Володьки-то, со временем настоящий человек вышел. И Богу слуга, и царю — подданный.
Коли ежели Бог его крестьянством благословит, так чтобы
землю работать умел… Косить там, пахать, дрова рубить — всего чтобы понемножку. А ежели ему
в другое звание судьба будет, так чтобы ремесло знал, науку… Оттуда, слышь, и
в учителя некоторые попадают!
— А на што? Бабу я и так завсегда добуду, это, слава богу, просто… Женатому надо на месте жить, крестьянствовать, а у меня —
земля плохая, да и мало ее, да и ту дядя отобрал. Воротился брательник из солдат, давай с дядей спорить, судиться, да —
колом его по голове. Кровь пролил. Его за это —
в острог на полтора года, а из острога — одна дорога, — опять
в острог. А жена его утешная молодуха была… да что говорить! Женился — значит, сиди около своей конуры хозяином, а солдат — не хозяин своей жизни.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения:
в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла
в окно; потом его перебросило
в поле, он лежал там грудью на
земле, что-то острое
кололо грудь, а по холмам,
в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать, бежать и — не мог, прикреплённый к
земле острым
колом, пронизавшим тело его насквозь.
Михаила Максимовича мало знали
в Симбирской губернии, но как «слухом
земля полнится», и притом, может быть, он и
в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и,
коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
— Да как облегчить? Известное дело,
коли землей владать, то и барщину править надо — уж порядки известные. Как-нибудь малого дождусь. Только будет милость ваша на счет училища его увольте; а то намедни земский приходил, тоже говорит, и его ваше сиятельство требует
в училищу. Уж его-то увольте: ведь какой у него разум, ваше сиятельство? Он еще млад, ничего не смыслит.
— Зачем ты
в землю кланяешься? — говорил Нехлюдов, с досадой поднимая ее за плечи. — Разве нельзя так сказать? Ты знаешь, что я этого не люблю. Жени сына, пожалуйста; я очень рад,
коли у тебя есть невеста на примете.
Прикрыты рубахою женской,
Звенели вериги на нем;
Постукал дурак деревенской
В морозную
землю колом,
Потом помычал сердобольно,
Вздохнул и сказал: «Не беда!
На вас он работал довольно,
И ваша пришла череда!
Вдруг какие-то радужные круги завертелись
в глазах Воронова, а затем еще темнее темной ночи из-под
земли начала вырастать фигура жида-знахаря, насквозь проколотая окровавленным осиновым
колом… Все выше и выше росла фигура и костлявыми, черными, как
земля, руками потянулась к нему… Воронов хочет перекреститься и прочесть молитву «Да воскреснет бог», а у него выходит: солдат есть имя общее, знаменитое, имя солдата носит…
По предложению пристава, во всем любившего картинность, убитых стоймя привязали к вбитым
в землю четырем
колам и придали им боевую позу: каждому
в опущенную руку насильственно и с трудом вложили револьвер, предварительно разрядив его.
…Три громадные, кудлатые собаки, выскочив откуда-то из тьмы, бросились на нас. Шакро, всё время судорожно рыдавший, взвыл и упал на
землю. Я швырнул
в собак мокрым чекменём и наклонился, шаря рукой камня или палки. Ничего не было, только трава
колола руки. Собаки дружно наскакивали. Я засвистал что есть мочи, вложив
в рот два пальца. Они отскочили, и тотчас же послышался топот и говор бегущих людей.
Вятель, вентель, или крылена, как зовут его
в низовых губерниях, фигурою — совершенно длинная морда, только вместо прутьев на основании деревянных обручей обтянута частой сеткой и, сверх того, по обоим бокам раскрытой передней части имеет крылья, или стенки, из такой же сетки, пришитые концами к
кольям; задняя часть или хвост вятеля также привязан к
колу, и на этих-то трех главных
кольях, втыкаемых плотно
в землю, крылена растягивается во всю свою ширину и длину.
Замок бани сломали, несколько человек сразу втиснулось
в дверь и почти тотчас же вылезли оттуда, а я, тем временем, сунул
кол в руку Ромася и поднял с
земли другой.
Он встал —
колом воткнулся
в землю, так что я его
в спину толкнул, — повернул ко мне лицо и строго спрашивает...
Нравилось мне, когда он отвечал «не знаю», «не могу сказать», и сильно приближало это меня к нему — видна была тут его честность.
Коли учитель разрешает себе сознаваться
в незнании — стало быть, он знает нечто! Много он знал неизвестного мне и обо всём рассказывал удивительно просто. Говорит, бывало, о том, как создались солнце, звёзды и
земля — и точно сам он видел огненную работу неведомой и мудрой руки!
— Похож? — кричит. — Это, брат, весьма хорошо,
коли похож! Эх, милый, кабы нашего брата, живого человека, да не извела
в давнее время православная церковь — не то бы теперь было
в русской
земле!
Ослепительная фиолетовая трещина
расколола тьму, и ночь содрогнулась удар грома оглушил
землю. Панический, долгий грохот рычал, ворочался, ревел, падал. Снова холодный огонь молний зажмурил глаза Аяна; открыв их, он видел еще
в беснующейся темноте залитый мгновенным светом пролив, превращенный
в сплошную оргию пены и водяных пропастей. Вал поднял шлюпку, бросил, вырвал одно весло — Аян вздрогнул.
Ананий Яковлев. Будто?.. А ежели я скорей по уши
в землю ее закопаю, чем ты сделаешь то! (Колотя себя
в грудь.) Не выводи ты меня из последнего моего терпенья, Калистрат Григорьев: не по барской ты воле пришел сюда, а только злобу свою тешить надо мной; идем сейчас к господину,
коли на то пошло.
На крутом косогоре ее
в двух местах торчали две хаты; над одною из них раскидывала ветви широкая яблоня, подпертая у корня небольшими
кольями с насыпною
землей.
Я их знаю, солдат: они всё равно как дети — такие же доверчивые и такие же жестокие. Они — как сироты на
земле — ото всего оторваны, и своей воли нет у них. Русские люди, значит — запуганные, ни во что не верят, ждут ума от шабра, а сами боятся его,
коли видят, что умён. А ещё я знаю, что пришла пора, когда всякий человек, кто жить хочет, — должен принять мою святую веру
в необоримость соединённых человеческих сил. Поэтому я, не стесняясь, говорю им, что думаю.
— Больно ей, стонет она, — тихо рассказывает Авдей, — а сама меня учит: «Ты-де не сердись на него, он сам-то добрый, да люди злы, жизнь-то тяжела ему, очень уж жизнь наша окаянная!» И плачем, бывало, оба. Знаете, она мне и по сю пору сказки рассказывает,
коли ещё
в памяти и на ногах держится. Подойдёт ко мне, сядет и бормочет про Иванушку-дурачка, про то, как Исус Христос с Николаем и Юрием по
земле ходили…
«Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим — музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась
в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или,
коли жить, так — царями над всей
землей, сокол!
Осип. Чтоб ни отцу моему, ни матери не увидать царства небесного,
коли вру! К генеральше! От жены ушел! Догоните его, Александра Ивановна! Нет, нет… Всё пропало! И вы несчастная теперь! (Снимает с плеч ружье.) Она приказала мне
в последний раз, а я исполняю
в последний раз! (Стреляет
в воздух.) Пусть встречает! (Бросает ружье на
землю.) Зарежу его, Александра Ивановна! (Перепрыгивает через насыпь и садится на пень.) Не беспокойтесь, Александра Ивановна… не беспокойтесь… Я его зарежу… Не сомневайтесь…
— С удельной и того хуже. Удел
земель не продает. Да что об этом толковать прежде времени?
Коли дело пойдет, как уговорились,
в Питере отхлопочем за тебя прииски, а
коли ты, Патап Максимыч, на попятный, так после пеняй на себя…
— Мало ль на что, — отвечал Стуколов. — Шурфы бить, то есть пробы
в земле делать,
землю купить,
коли помещичья, а если казенная,
в Питере хлопотать, чтобы прииск за нами записали… Да и потом, мало ль на что денег потребуется. Золото даром не дается… Зарой
в землю деньги, она и станет тебе оплачивать.
Он вышел на огород и
колом ощупал
землю.
Земля раскисла. Мужик пошел
в лес.
В лесу на лозине уже надулись почки. Мужик и подумал: «Дай обсажу огород лозиной, вырастет — защита будет!» Взял топор, нарубил десяток лозиннику, затесал с толстых концов
кольями и воткнул
в землю.
Он есть воистину Бог, ибо «
в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (
Кол. 2:9), но и воистину человек, второй Адам: «первый человек из
земли перстный, второй человек Господь с неба» (1 Кор. 15: 47).
Проворно подвели к берегу новую лодку, уложили
в нее двухсотсаженный невод, и возле ковра, где распивали чаи Смолокуровы с Дорониными,
в землю пятной
кол вколотили. Прикрепив к нему мертвый кодо́л, тихо, веслами, чуть касаясь воды, полегоньку поплыли ловцы поперек реки, выметывая из лодки пятно́е крыло невода. Доплыв до стрежня, поворотили они вдоль по теченью, выкинули мотню и, продолжая выметывать ходовое крыло, поворотили к берегу, причалили и на руках вынесли ходовой кодо́л.
Для этого
в землю вбивается два
кола на небольшом расстоянии один от другого.
Сладко ему было уходить
в дремучую старину своего кровного села. Кому же, как не ей, и он обязан всем? А после нее — мужицкому миру. Без него и его бы не принял к себе
в дом Иван Прокофьич и не вывел бы
в люди. Все от
земли, все! — И сам он должен к ней вернуться,
коли не хочет уйти
в «расп/усту».
— Что же, не потаю от тебя, хотела бы, да и не только видеть, а и словцом с ним перекинуться; я не
в тебя…
коли любовь это, так чую я, что первая и последняя… не забыть мне его, добра молодца, сердце как пташка к нему из груди рвется, полетела бы я и сама за ним за тридесять
земель, помани он меня только пальчиком… Слыхала я про любовь, да не ведала, что такой грозой на людей она надвигается…
В комнатах темно, пахнет затхлым; мебель старая, неуклюжая, обитая черной кожей; все принадлежности к дому разрушаются, заборы кругом если не совсем прилегли к
земле, так потому, что подперты во многих местах толстыми
кольями.
— Люблю-то я тебя, Ксюшенька, как мать родная… Только не говори ты мне об этом, не расстраивай сердце мое. И дядя и братцы есть у тебя.
Коли отдают они тебя на погибель, их дело, родное, да хозяйское, не мне, холопке, перечить им
в чем-либо. Только бы выгнала я
в три шеи Ермака и из хором и с
земли…
— Да по последней царской грамоте можем мы воевать
земли сибирские… Не пойдешь ли ты со своими людьми за Каменный пояс, а мы так
в челобитьи и пропишем?..
Коли удача будет, наверное царь смилуется.
— Уйдет улыбочка
в пятки, любезненькая,
коли я тебе порасскажу, как и под тебя подмываются. А все твой хваленый Волынской, чтоб ему пусто было, окаянному (она выплюнула, забывшись, свою гвоздику). Местную свечу поставлю образу Тихвинской Божьей Матери (тут сотворила большое крестное знамение). Матушка, Пресвятая Владычица, не попусти злодею долго по
земле ходить… Ахти, ахти! гвоздичка моя? куда я ее девала?
— Видит бог, никому! Зарой меня живого
в землю,
коли я кому промолвился. Знаю я, да ты, господине, да родич мой, и тому наказал, что прямо
в петлю и меня и себя потащит,
коли обмолвится.